Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

Стуге вызвал командир дивизиона, и он, пригибаясь, побежал к Осташкову, легко обогнав подводу, на которой лежали двое раненых. Белокурая санитарка крепко держалась за плечи повозочного и, вздрагивая от разрывов густо падавших мин, громко просила:

— Сидоренко, миленький, не гони... не гони... им больно! — хотя Сидоренко, рослый, в летах украинец, и не думал погонять, осторожно направляя лошадь между колдобин.

В штабе дивизиона — неразбериха. То ли снарядом, то ли авиабомбой разнесло стену дома. Все — в суматохе. Стуге приказали:

— Батарею спешно в Рюховское. Здесь оставить одно орудие и стоять ему до особого приказа. Остальное потом.

И снова Стуге побежал к орудиям. Он спрыгнул в окоп и, не отдышавшись, сказал:

— Цыганок! Стоять тебе здесь до особого приказа.

Он посмотрел в черные глаза командира орудия, которые без слов ему ответили: «Все понятно, товарищ младший лейтенант», — и, не удержавшись, добавил:

— Ну, а если что... действуй. Снарядов тебе подброшу.

По очереди он пожал руки бойцам. Еще раз на мгновение задержался у командира орудия и порывисто, словно стесняясь своей нежности, обнял Цыганкова:

— Не подведи, родной!

Легко, точно выброшенный пружиной, выпрыгнул Сережа Стуге из окопа и в третий раз побежал по полю, теперь отдыхавшему от разрывов: минометы и артиллерия фашистов били по селу и дальше, откуда им яростно отвечала басовитым ревом наша артиллерия.

3

Когда Цыганков торопливо выбивал замок орудия, фашистские танки, прорвавшиеся откуда-то с северо-запада за его спиной, крушили Осташково, а наша артиллерия ухала далеко за селом. Не было рядом и стрелков. Когда и куда они отошли — он не заметил в разгаре боя. Из всего расчета он по какому-то чуду уцелел один. Перед ним не далее как в двухстах метрах чадили три танка — результат единоборства его орудия с фашистами. Сейчас мимо этих танков бежали фашистские автоматчики и, хотя перед ними никого не было, неистово стреляли, уперев в животы черные металлические приклады автоматов.

Цыганков тоскливо оглянулся назад — не ползет ли, не скачет ли посыльный командира батареи с приказом о перемене позиции. Но позади, насколько хватал глаз, было пусто. Мертво лежали разбитые зарядные ящики, спали вечным сном бойцы, и только в багровом зареве Осташкова неясно метались какие-то кирпично-пепельные силуэты.

И тогда, завернув в плащ-палатку орудийный замок и панораму, он метнулся к опушке леса, почти вплотную подступившего к шоссе. Вслед ему раздались разноголосые крики, и пули засвистели над его головой. Острая обжигающая боль резанула около правого уха, словно ударили Цыганкова плеткой наотмашь. Он упал, навалясь грудью на плащ-палатку, и ощутил под шинелью пачку документов и неотправленных писем своих товарищей, только что павших на поле боя. Что-то липкое и теплое поползло по шее, в голове нестерпимо зазвенело. «Беги... беги... тебе надо жить!» — требовало сердце, и Цыганков, не обращая внимания на автоматные очереди, побежал и вскоре скрылся в лесу...

Он сел на сосну, давно поваленную ветром, перевел дух, прислушался.

Выстрелы доносились издали — фашисты не погнались за ним. Цыганков зарыл свой сверток и документы под сосной. Только осталась у самого сердца в нагрудном кармане гимнастерки одна маленькая книжечка — комсомольский билет.

«Пойду, посмотрю на орудие... может, кто и пришел за мной», — думал Цыганков, снова пробираясь к опушке леса. Мысль работала ясно, и в голове запечатлевались все приметы, по которым он собирался безошибочно отыскать оставленный под поваленной сосной драгоценный груз, хотя все тело горело и смертельно клонило ко сну...

— Погоди, браток, — вдруг откуда-то сверху раздался тихий бас, и не успел Цыганков вскинуть голову, как перед ним возник рослый, широкоплечий боец, бесшумно соскользнувший с сосны. — Туда еще рано. Фрицы стоят, беседу ведут, — пояснил он, не глядя на сержанта и поправляя винтовку, которая сползла ему под мышку.

У Цыганкова закружилась голова, он не понимал, что ему говорил этот здоровенный, как с неба свалившийся пехотинец, и минуту назад светлая, ясная память теперь решительно отказывалась подсказывать, где он видел этого бойца. Что он раньше с ним встречался, — сомнений не могло быть. Но где и как?

— Ты что глаза таращишь, свой я... Э, да погоди-ка... — При этих словах боец ловко откинул полу шинели и сорвал с пояса новенький индивидуальный пакет. — Садись, браток, — уже тоном приказа продолжал он.

Цыганков послушно опустился на слежавшийся слой ржавых листьев и влажного прелого мха, в ушах его стоял шум. Боец короткими узловатыми, пальцами неумело, но не причиняя боли, перевязал рану. Из-под бинта смешно теперь торчала верхушка правого уха.

— Отбило мне ухо, что ли? — ощупывая повязку, спросил безразлично Цыганков, а сам подумал: «Холодной водицы бы мне, — сразу оживу».

— На месте твое ухо... Косо она тебя чикнула. Счастье — не разрывная, а то бы — капут, — весело пояснил боец, отстегивая флягу, которая висела у Цыганкова поверх шинели и о которой он совсем забыл.

— Мою-то осколком разорвало, бросил, — встряхнул он флягу. — Ого, богато тут у тебя... На, хвати глоток, сразу отойдешь.

— Чай у меня, — виновато пробормотал сержант. По юности лет он еще не пил водки.

— Чай так чай. И это неплохо, — без тени разочарования пробасил стрелок, отвинчивая пробку.

Цыганков жадно прильнул воспаленными губами к горлышку фляги и запрокинул голову. Взглянув еще раз на своего товарища, он вдруг вспомнил: ведь это чуть не погибший под танком пехотинец!

— Ты? — радостно вскрикнул Цыганков.

— Что я? — отозвался стрелок недоумевая. Цыганок, освеженный крепким холодным настоем чая и сразу ощутивший прилив сил, торопливо рассказал бойцу, откуда он знает его.

— А-а-а, — протянул тот, ничуть не удивившись. — Только я теперь сам рассчитался. Подорвал два танка, да вот и замешкался, попал впросак.

При этих словах, сразу напомнивших о действительности, горячая волна возбуждения с новой силой прилила к голове Цыганкова. Заныло в затылке, и он заторопился.

— Пойдем, осмотреться надо — и к своим. А как тебя зовут?

— Зовут меня просто — Иван Фролов. А осмотреться надо, верно.

Стрелок поднялся, цепко ухватился за сук, подтянулся на сильных руках и бесшумно заработал ногами, взбираясь на сосну. Через минуту-другую он снова был на земле.

— Ушли немцы... Пусто.

Когда они приблизились к шоссе, уже смеркалось. Долго лежали на опушке, всматриваясь и прислушиваясь. Но даже отдаленная стрельба там, куда катились мимо них редкие автомашины, теперь затихла. У Цыганкова щемило сердце: темным силуэтом на прежнем месте маячила его пушка. И вдруг у него созрело решение: любыми средствами вывести орудие... Как это можно сделать, он еще не знал, но оставить пушку немцам теперь уж не мог. Об этом он горячо зашептал на ухо Фролову, но, внезапно услышав слова чужой команды, умолк.

По шоссе быстрым шагом, молча и торопливо, шли фашистские солдаты, по шесть в ряд, двигались повозки, автомашины, орудия. Короткими автоматными очередями гитлеровцы на ходу прочесывали лес направо и налево.

— Эх, изобрести бы такую гранату, чтобы сразу рубанула этих... — с тяжелой злобой вздохнул Иван. — Давай-ка побережемся... Да и виднее с дерева, — сказал он, дергая Цыганкова за полу шинели.

Они отползли немного от опушки и влезли на деревья. И вдруг на востоке что-то загудело, а там, где теперь шли и ехали впритирку друг к другу немцы, через какие-то мгновения после гула возникло море пляшущего огня. Потом огонь исчез, и они услышали под деревьями беготню перепуганных фашистов, крики и стоны, топот ног. Прострекотали мотоциклисты, и все смолкло.

— Это наши — «катюши», — восхищенно пояснил Цыганков, когда они спустились на землю.

— Выходит, есть такая граната, — пробасил в ответ Фролов, — рубанула так рубанула.

Долго они, затаясь, наблюдали за тем, как немцы торопливо подбирали раненых и трупы, спешно увозили их на грузовиках. Потом наступило спокойствие.

Взошла луна, осветила лес и безлюдную поляну синевато-молочным светом. Цыганков побежал посмотреть на орудие и, возвратившись, сказал:

— Уцелело, ждет... Поможешь, а? Артиллеристом тебе надо быть, будешь у меня заряжающим.

— Тише... Гляди.

Цыганков повернулся, куда ему указал Фролов, и увидел: в зыбком молочном свете луны по изрытому полю плелась огромная колымага, запряженная тяжелыми, здоровенными лошадьми. За ней на поводу тянулись еще три лошади. Подвода часто останавливалась. Из нее выскакивал солдат, что-то делал на земле и снова вспрыгивал на телегу. Так фашисты приблизились к пушке Цыганкова. Немцы соскочили с повозки, долго ходили вокруг орудия, о чем-то споря, и опять тронулись, держа путь к шоссе.

— Ну пошли, — решительно прошептал Цыганков и пополз навстречу подводе. Фролов без лишних объяснений понял сержанта и сразу опередил его. В руке у Фролова тускло поблескивал немецкий тесак...